Такой подход к истории к XIX веку устарел, но романтические представления о древности сильно влияли на искусство и науку. Шлиман верил в связь своих находок с текстом Гомера. Возможно, он действительно считал людей прошлого своими немыми собеседниками. Его жизнь стала неразрывно связана с Илиадой, он мог уходить с головой в ее написанные гекзаметром песни. Попробуем почувствовать гипнотический ритм знакомых некоторым с детства строк, который ощутим даже в русском переводе и без аккомпанемента лиры:

Наверное, именно текст заставляет ученых всех эпох почувствовать, что люди прошлого чувствовали и думали так же, как и мы.

Найдите в зале одну из самых знаменитых гомеровских пар – Гектора и Андромаху.

Эту сцену сложно с чем-то перепутать: «В чувство пришедши она и дыхание в персях собравши, Горько навзрыд зарыдала и так среди жен говорила: «Гектор, о горе мне, бедной! Мы с одинаковою долей Оба родилися: ты в Илионе, в Приамовом доме, Я, злополучная, в Фивах, при скатах лесистого Плака, 480 В доме царя Этиона; меня возрастил он от детства, Смертный несчастный несчастную. О, для чего я родилась!». Даже строгий и торжественный стиль Жака Луи Давида не скрывает, что сюжет оплакивания Гектора — трагический.

Трагизм в Илиаде неизбежен, ведь это история о войне. Поэтому композиция с героем над телом другого героя встречается так часто. Давид — старший современник Шлимана, он один из самых популярных художников французской Академии времен Наполеона. Шлиман, конечно видел его картины во время своих путешествий.

Найдите ее в соседнем Итальянском зале. Знаменитый царь и полководец, одержав победу над грозным соперником, в задумчивости склоняется над его безжизненным телом. Казалось бы, как Генрих Шлиман может быть связан с этим полотном кроме того, что вполне мог его видеть? Удивительно, но у немецкого археолога XIX века и македонского царя IV века есть неожиданно много общих черт: помимо колоссальных упорства и целеустремленности их объединяла страсть к «Илиаде». Как и Генрих Шлиман, Александр познакомился с текстом Гомера еще в детстве. Правда, рукопись он получил не от отца, а от воспитателя, известного греческого ученого Аристотеля. По легенде, царевич никогда не расставался с ней, храня текст в изголовье кровати. Больше всего юношу поразили подвиги героя Ахиллеса, который, отправляясь под стены Трои, решил отказаться от долгой размеренной жизни ради вечной славы. Александр (который, кстати, по материнской линии считался потомком героя) решил превзойти своего легендарного предка и вписать собственное имя в мировую историю. Такое же решение принял и маленький Генрих Шлиман, получивший «Илиаду» в подарок от отца на Рождество. Эта история, видимо, легенда, которую Шлиман старательно повторял, создавая собственный образ. Точно так же, как образы правителей древности — результат рассказов древних историков, повторявших для истории то, что считали нужным. И даже если мы говорим про образы Шлимана и Александра, для них обоих Троя не была мифом. Македонский царь и немецкий археолог были готовы увидеть отголоски «Илиады» везде: Александр отождествлял себя с ее главным героем ахейцем Ахиллесом, а своего близкого друга Гефестиона — с неразлучным спутником Ахиллеса Патроклом; Шлиман же посвятил жизнь поискам Трои, а каждую находку принимал за драгоценности троянского царя Приама. Неудивительно, что спустя много лет после Александра Македонского к руинам древнего города пришел и Генрих Шлиман: первый, согласно легенде, воздал почести погибшему здесь Ахиллу, второй — доказал всему современному миру, что гомеровский Илион действительно существовал.

«Бывают странные сближенья», интересно, что в коллекции Румянцевского музея картина значилась совсем не под своим нынешним названием. Каталог гласил: «Троянский царь Приам умоляет Ахиллеса вернуть ему тело своего сына Гектора, который погиб, защищая город». И в таком случае кажется, что не только Александр Македонский и Генрих Шлиман были склонны видеть в окружающем мире следы «Илиады».

Увидеть в короне Екатерины диадему прекрасной Елены, представить на ее месте никого иного, как Елену Троянскую, героиню Илиады:

Ведь представлял себе Шлиман супругу в образе Елены Троянской, украшая ее голову той диадемой, которая оказалась одной из их самых знаменитых находок. Ученые продолжали сомневаться в подлинности находок и ругать Шлимана за непрофессионализм, но многие вынуждены были признать, что находки, часть которых сегодня в зале 3 нашего музея, превратили легенду в реальность. Давайте отправимся туда. Мы начинали эту прогулку стихотворением Мандельштама. Он говорил, что ветер перевернул страницы классиков и романтиков, и они раскрылись на том самом месте, какое всего нужнее было для эпохи. Когда Мандельштам пишет о бессоннице, сын Шлимана с гомеровским именем Агамемнон назначен послом Греции в США, София Шлиман путешествует по Европе, Николай Гумилев пишет Анне Ахматовой, что перечитывает Илиаду. И многие после находок Шлимана читают ее по-другому. Другой поэт Максимилиан Волошин писал «так бывает с тем, кто грезил во сне и, проснувшись, печалится об отлетевшем сновидении, но вдруг ощущает в сжатой руке цветок или предмет, принесенный им из сонного мира, и тогда всею своею плотью, требующей осязательных доказательств, начинает верить в земную реальность того, что до сих пор было лишь неуловимым касанием духа. И когда мы проснулись от торжественного сна Илиады, держа в руке ожерелье, которое обнимало шею Елены Греческой, то весь лик античного мира изменился для нас! Фигуры уже ставшие условными знаками, вновь сделались вещественны».

Могла ли эта диадема носить ритуальное предназначение или была гордостью прекрасной девушки, которая через года стала прообразом Елены Троянской? Доподлинно неизвестно. Но мы легко можем представить, как это произведение искусства украшало очаровательную женщину, вдохновлявшую «мужей» (или даже одного конкретного мужа) на подвиги. Сохранилась та самая фотография Софии Шлиман с диадемой на голове.

Наш Герой, вероятно, видел себя одним из персонажей Гомеровской Илиады, запечатлев свою Елену. Только очень сложно сказать кем: Гомером — рассказчиком, который восстанавливает по крупицам историю, или Ахиллом — бесстрашным и преданным своему призванию, своей вере, которого ведет пророчество. Или, может быть, Одиссеем, странствующим годами, не зная пути, чтобы найти то, к чему зовёт его душа.

Мы не знаем, кем именно был Гомер, живший задолго до того, как появились знаменитые храмы Афинского Акрополя, но мы знаем, что его текст — один из главных текстов европейской литературы. Кажется, мы точно знаем, кем был Генрих Шлиман, но даже 150 лет спустя мы не можем дать однозначного ответа, был он гением или баловнем судьбы, героем или антигероем, но одно мы знаем точно — он совершил невероятное открытие.

Кто-то скажет, что оно стало началом великой археологической эпохи.